Шла сегодня домой, в наушниках играла Вера Николаевна... Вдруг выцепила в общем потоке слов: "Каждым "Чтобы ты здох!" говорить: "Пожалуйста, полюби меня..."
И задумалась: почему именно так: остро и болезненно? И не пожурить плеерную версию поэта, мол, врете Вы, блажь и дурь всё это... Потому что и сама "любовью" называю сложное амбивалентное чувство...
А пришла - плюнула, вздохнула и рассмеялась самой себе: Ну и какая ТАМ может быть печаль? Горе - это когда от любимого инструмента одна только струна осталась - а все остальное - мелочи. Ну и какое ТАМ может быть счастье? Со всем тем мраком, что внутри вспыхивает, как нефть, от любого слова...
А счастье - это когда приходишь домой, греешь молоко и видишь, что у тебя кружка с "Winston'ом" в цвет джинс, а не замерзших рук. Когда в колонках поет Курт - все еще живой и по-прежнему двадцатисемилетний, похрипывающий так же, как в кассетном плеере брата... Не изменившийся ничуть с нашей первой встречи, когда брат тоже был "Кощеюшкой", с мелированными волосами и ворохом амулетов на шее. Когда смотришь в зеркало, и видишь там общее с ним, и понимаешь, что одна не останешься (вспомнить Юнга - так внутри и вовсе людно). Открываешь окно - а из него морем пахнет, замечаешь возле дома качели оккупированные детьми, и ловишь себя не на радости: "Станет тише под окнами", а на дурацкой совершенно мысли: "Блин, ни одного свободного!"
А потом слышишь радостный крик "А~ндре~й! А~ндре~й!", и заливающийся зовом и смехом ребенок кивает тебе головой, потому что стала его личной приметой: если высунулась и смеется - через пять минут и друг объявится.